Записки бывшего афериста, или Витязь в еврейской шкуре - Максим Камерер
С первого стакана начинала болеть башка, сушилась пасть, мутило, второй ты пил, надеясь на «Клин клином» -но тщетно. Бегемот даже слоган придумал для польских виноделов- «Завтрашнее похмелье может наступить уже сегодня!»
Поначалу, мы, испробовавшие на своем веку все-вплоть до использованного технического спирта, промывшего резиновые уплотнители, надеялись, что устаканится. Но нет. Концентрированная ненависть поляков дала о себе знать. Этой жидкостью они мстили москалям за все разделы Речи Посполитой.
Таким образом мы оказались «за Россию ответчики» -за все ее обиды шляхте. «Наполеон» оправдал название: похмелье было воистину императорским. Не в силах сидеть в квартире мы вывалили на воздуся: авось попустит. Как же. Болели даже волосы на руках, по-моему.
Бегемот сидел на лавочке, обхватив репу руками. При этом, подобно раввину над Торой,
раскачивался и подвывал какими-то мантрами. Я прислушался. Граф шептал своим la gueule de bois (деревянным ртом): «канарейкувыдавилвбокалканарейкувыдавилбокалкана…»
— Ну да-согласился я -удачная цитата. Прям про нас. Особенно вот это:
«Лежать, ходить, сидеть и стоять невозможно. Организм любую позу отвергает. Конфликтует тело с организмом.»
— Умгу.
— Слушай, есть идея!
— Умгум?
— Пошли в «Варшаву»?
— Раком?
— Да хоть ползком. Тут метров 300 до нее. Дотянем. И по классику решим проблему: «Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.»
Как доползли-не помню. Все по Ерофееву. «Что было потом — от ресторана до магазина и от магазина до поезда человеческий язык не повернется выразить. Я тоже не берусь. А если за это возьмутся ангелы — они просто расплачутся, а сказать от слез ничего не сумеют.» Самым мучительным был подъем на 8ой этаж-лифт не работал. Помню еще сидели на лестнице, восстанавливали дыхание. Мимо нас сновала какая то нежить, профсоюзного вида тетка-упыриха вздумала учить нас жизни-мы вежливо откликнулись. Не знаю, то ли названием ресторана навеяло, то ли польский Наполеон дал знать-но я впервые употребил в дискуссии идиому «Пся крев» и послал пани в дупу.
Тетка визжала про то что мы позорим Родину, ресторан Варшаву и ее лично да еще и на глазах иностранцев. У этой курвы явно был дар предвиденья будущего.
Бегемот скептически отозвался о всем перечисленном поговоркой: «Компань не велька, але бардзо добра — гицель-шкуродер, говняж, ксендз и три курвы, мои сестры» -чем окончательно добил патриотку. Шипя на ходу «Ебаные пшеки» -Кассандра уползла в нору зализывать моральные раны.
Помню каждую щербинку на этих блядских ступенях-мы брали их с напряжением скалолазов на стенке с отрицательным углом. Бегемот завыл «Скалолазку» Высоцкого. Меня замутило. Я и в оригинале-то эту песню не очень выношу-а в исполнении задыхающегося алкаша с проблемами дикции она рвала душу в клочья.
Шатаясь, хрипя, роняя хлопья пены, но с песней мы доползли-таки до заветной двери.
«За тобой тянулся из последней силы я, — До тебя уже мне рукой подать.» -Бегемот, скуля и повизгивая от нетерпения, протянул руку к ручке и…
Дверь с грохотом распахнулась. Мы сунулись в проем-и воткнулись в немецкое пивное пузо. Шваб оценил наш представительный вид, после чего двумя тычками отшвырнул трясущихся калдырей со своего пути. Пробормотав что-то про руссиш швайн.
— Демократ! -пронеслось в башке. ФРГ-шые куда как нежнее. Тут виделась социалистическая закалка. Наш брат, трудящийся. Ну раз не аристократ, то можно не растрачивать время на реверансы. Решим дело привычным путем. По-братски.
Абсолютно одновременно моя затрещина и Димин пинок придали демократичному немцу два разнонаправленных импульса: поступательный и вращательный. Пинок сшвырнул гостя столицы с лестницы а затрещина закрутила его вокруг собственной оси-так что фриц крайне замысловато скатился по ступеням. Где-то на середине пролета я видел в стоп-кадре его стойку на подбородке. Ни в каком, даже самом заковыристом нижнем брейке не встречал такого «па». Мы разинули рты.
— Низко пошел, видать к дождю-прокомментировал происходящее Бегин. Кстати, Макс, помнишь ты меня спрашивал, что такое мудоид?
— И что это?
— Вон-гляди. Поверхность, получаемая вращением образующего мудака вокруг оси, лежащей в плоскости этого мудака, но не проходящей через его центр. Понял теперь? Ну как тороид.
— Дошло.
Немец с грохотом приземлился на площадку ниже этажом. С трудом встал. Отряхнулся. Посмотрел на беседующих наверху геометров.
И неожиданно выдал -«Данке шен!»
От неожиданности я проблеял «Don’t mention it!», а Бегемот сделал книксен.
В некотором оцепенении мы проследовали в зал. Заказали вкусной и полезной водки. Немедленно.
Тяпнули, усугубили. Полегчало.
— Слушай, а он точно «Данке шен» сказал? Мне не послышалось?
— Не, Макс. Я тоже слышал.
— Это же «большое спасибо» вроде на немецком. Во всяком случае мне говорили.
— Я тоже что-то подобное слышал.
— Надеюсь, не развели. А то мы с дружком младшеклассника как то убедили спросить у училки на уроке -«Сто хуев — большая куча?» На языке Гете и Шиллера. Точнее убедил я,а фразу озвучил дружбан. Он в ГДР с родителями-военными лет 15 жил. Так что шпрехал без запинки.
— Бггг. Резвый кнаббе, что на сем наречии означает «мальчуган».
— Пацан был не в курсе. А вот училка-да. Возбудилась сильно. Она и так дерганая какая-то была, все в туалеты мужские бегала-типа курильщиков ловила.
— Типа?
— Ну то что ТАК курильщиков не ловят-это и нам, щеглам, было понятно. С такими бешеными глазами, отдышкой и истериками. Потому радовали ее как могли. Шухер доложит-мол немка пиздует, мы рассупонимся и ждем. Та дверь с ноги, залетает-а там группа подростков наперевес. И каждый тремя глазами на нее смотрит. Внимательно так. Тетка в визг и, довольная бежит в кабинет валерьянку хлебать. А как малец ее про стохуевую кучу спросил-так что то надломилось в ей. Орала так-мы на третьем этаже все слышали. Хоть сами на первом были. Нам потом сцену рассказали в красках. Витек-отличник у нее в любимчиках ходил, тут руку тянет. Она, мол, да, Витя, ты выйти хочешь?
— Да нет, Светлана Франциевна, просто хотел узнать, как вы думаете, сто хуев-большая куча или не очень? Причем с идеальным берлинским произношением. Славик его натаскал. И стоит, смотрит невинно. Франциевна на него вызверилась глазами срущей собаки, варежку разинула, дышит шумно, со всхлипами. Витек решил, что не поняла она. Ну и повторил. Тут на нее катарсис и напал.
— Катарсис не нападает. Это Кондратий.
— Поучи, меня, поучи. Кондратий, кстати, обнимает, а не нападает, филолог хуев.
— Ну а дальше?
— О, дальше там битва под пирамидами была. На вопли директор заглянул-простой человек. Он на немку и так косо поглядывал. А тут заходит-а та воет, как простреленная навылет гиена. Тот-мол, че за дела? А та вопит по-немецки. Языковой барьер у нее на мозг упал. Амнезия: ридну мову забыла. Тот все понять ее силился-а она ему «Хальт!» орет. Ну тот осерчал малеха, грит, слышь, мол, мышь белая, говори по людски-чего голосишь?
И перестань мальцу ухо рвать-отдерешь же-кто пришивать будет?
Ну та как завизжит на него-
«СТО ХУЕВ-БОЛЬШАЯ КУЧА?!!!»
Тот ее цап за шкирку и к себе поволок. А то совсем немчура охуела в атаке: такую хуйню вспорола при детях!!! Добегалась по мужским толчкам, эротоманка.
— И чем дело кончилось?
— Чем кончилось? Как всегда. Я сменил школу.
— Ну за науку!
— Твое здоровье!
Спокойствие, только спокойствие
Среди своих подельников по автосервису я считаюсь образцом выдержки и спокойствия. Эдаким просветленным гуру, лишенным эмоций. Человеком без нервов. Это не значит, что я не в состоянии закатить клиентам с нарушениями ориентации в пространстве блатную истерику с разрывом одноразовой тельняшки на могучей груди и бранспойтом слюней.
Еще как могу. Но это все неискренне. То есть истерика эта-не от души, не от сердца-так, производственный шум, не более. И заканчивается сие представление на полуслове, после того, как функционал выполнен (оборзевший клиент скрылся за углом, хлопая на ветру полами пинжака). В душе у меня при этом-око тайфуна. Вокруг -грохот и завывания, соленые брызги слюней на полметра-а внутри-штиль и умиротворение. Даже тыча смышленого азиата мордой в раздатку (поменялся
